steamey

В теплые безветренные вечера воздух густел от аромата цветов и трав, дышал покоем и тишиной, прерываемой бренчанием пчел и жужжанием больших жуков. В такие часы Йеннифэр выносила в сад ивовое кресло Нэннеке, усаживалась, вытянув ноги далеко вперед. Она часами изучала книги, часами читала письма, которые получала через странных посланцев, в основном – птиц. Иногда просто сидела, уставившись вдаль. Одной рукой задумчиво теребила свои черные блестящие локоны, другой гладила по голове Цири, которая сидела на траве, пристроившись к теплому упругому бедру чародейки.

...фигуры шли и шли бесконечной, долгой чередой. Проходя мимо, они поворачивали головы. Трисс придушила крик, глядя на равнодушные, спокойные, бесстрастные лица, на невидящие, мертвые глаза. Большинство лиц она не знала, не узнавала. Но некоторые – да.
Коралл. Ваньелла. Йойоль, Рябой Алекс…
– Зачем ты меня сюда привела? – шепнула она. – Зачем?
Цири повернулась. Подняла руку, и чародейка увидела струйку крови, стекающую по линии жизни с ладони на сустав.
– Это роза, – спокойно сказала девочка. – Роза из Шаэрраведда. Я укололась. Ничего страшного. Всего лишь кровь. Кровь эльфов…
Небо потемнело еще больше, а спустя мгновение разгорелось резкими, слепящими стрелами молний. Все замерло в тишине и неподвижности. Трисс остановилась рядом с Цири и увидела, что они стоят на краю бездонной пропасти, в которой клубится красноватый, как бы подсвеченный дым. Вспышка очередной беззвучной молнии выхватила из тьмы ведущую в глубь пропасти длинную мраморную лестницу.

– Я для вас жизнью рискую ради паршивых денег, а вы тем временем подбираетесь к моим вещичкам. Никогда, пропади вы пропадом, не изменитесь.
– Мы не трогали, – забормотал резник, пятясь. Двое с дубинками уже давно растворились в толпе. – Не трогали мы ваши вещи, милсдарь.
– Весьма рад, – усмехнулся белоголовый. При виде его улыбки, расцветающей на бледном лице, как распускающаяся роза, толпа стала быстро рассеиваться. – И потому, братец, я тебя тоже не трону. Иди с миром. Только быстро.

Спустя несколько лет Лютик мог бы изменить содержание баллады, написать, как все было на самом деле. Но не сделал этого. Ведь истинная история не взволновала бы никого. Кому хочется слушать о том, что ведьмак и Глазок расстались и больше уже никогда не встретились? О том, что четыре года спустя Глазок умерла от оспы во время бушевавшей в Вызиме эпидемии? О том, как он, Лютик, пронес ее на руках между сжигаемыми на кострах трупами и похоронил далеко от города, в лесу, одинокую и спокойную, а вместе с ней, как она и просила, две вещи – ее лютню и ее голубую жемчужину. Жемчужину, с которой она не расставалась никогда.

Нет, Лютик оставил первоначальную версию баллады. Но все равно так и не спел ее. Никогда. Нигде. Никому.

Утром, еще в темноте, к бивуаку подкрался голодный и злющий оборотень, но, увидев, что это Лютик, послушал немного и ушел.


(с) Меч Предназначения.

Они не разговаривали об этом, не строили планов, просто хотели быть вместе. Какое-то время.
Покинули каменистый мыс, распрощались с рваными клифами над пляжами, странными формациями иссеченных волнами и водоворотами известняковых скал. Но, спустившись в зеленую, усеянную цветами долину Доль Адалатте, все еще слышали запах моря, гул прибоя и резкие, дикие крики чаек.
Лютик не переставая болтал, перескакивал с темы на тему и практически ни одной не заканчивал. Рассказывал о Стране Барса, где глупый, по его мнению, обычай велит девушкам хранить невинность до самого замужества, о железных птицах с острова Инис Порхет, о живой и мертвой воде, о вкусе и удивительных свойствах сапфирного вина, именуемого «Черр», о королевских четверяшках из Эббинга, жутких надоедливых обжорках по имени Пуцци, Грицци, Мицци и Хуан Пабло Вассермиллер. Рассказывал о популяризируемых соперниками новых течениях в музыке и поэзии, которые, по мнению Лютика, были чудовищами, воспроизводящими жизненные отправления организма.
Геральт молчал. Эсси тоже или отвечала односложно. Ведьмак чувствовал на себе ее взгляд. Взгляд, которого избегал.

"Она протянула ладони, пошевелила ими, ласкающими движениями поглаживая какой-то невидимый предмет, медленно, сверху вниз. Между ее пальцами воздух начал густеть и мутнеть, клубиться и пульсировать, как дым.
Он глядел словно завороженный. Магия творения, которую считали высшим достижением чародеев, всегда увлекала его гораздо больше, нежели иллюзия или трансформация. «Да, Истредд был прав, – подумал он, – по сравнению с такой магией мои Знаки просто смешны».
Между дрожащими от напряжения ладонями Йеннефер постепенно материализовалось тело птицы, черной как уголь. Пальцы чародейки нежно ласкали встопорщенные перья, плоскую головку, искривленный клюв. Еще движение, гипнотизирующе-плавное, нежное, – и черная пустельга, покрутив головой, громко заверещала. Ее сестра-близнец, все еще неподвижно сидевшая на рогах, ответила тем же.
– Две пустельги, – тихо сказал Геральт. – Две черные пустельги, созданные с помощью магии."

—  Мне приятно было принимать тебя здесь, — опередил он. — Серьезно. Прощай, ведьмачка.
— Прощай, отшельник. Благодарю тебя за все.
Она уже была в седле, уже приготовилась тронуть Кэльпи, когда он подошел и схватил ее за руку.
— Цири, останься, пережди зиму…
— К озеру я доберусь до морозов. А потом, если все будет так, как ты сказал, то уже ни тракты, ни морозы не будут иметь значения. Я возвращусь телепортом на Танедд. В школу в Аретузе. К госпоже Рите… Как давно это было, Высогота. Как давно…
— Башня Ласточки — легенда. По мне, это всего лишь легенда.
— Я тоже всего лишь легенда, — сказала она с горечью. — С рождения. Zireael, Ласточка, дитя-неожиданность. Избранница. Дитя Предназначения. Дитя Старшей Крови. Я еду, Высогота. Будь здоров.
— Будь здорова, Цири.